Оксфорд и Кембридж. Непреходящая история  - Петер Загер

Завершая дендропоэтический экскурс, мы находим тис, который возвращает нас в xviii век. Это дерево Томаса Грея и его «Элегии, написанной на сельском кладбище» (1751), вечнозеленое тенистое дерево меланхоликов и мертвых. Как и сельские жители в его элегии, «чуждые смут и волнений безумной толпы»[84], Грей в бытность свою членом Пемброк-колледжа жил как улитка в своем домике. «Кембридж – восхитительное место, и сейчас здесь никого нет, – писал он своему другу в августе 1760 года. – Думаю, оно бы тебе понравилось, если бы ты понял, какое оно без обитателей. Это они, уверяю тебя, составляют ему дурную репутацию и все портят». Если не считать нескольких путешествий, всю свою жизнь он провел в Кембридже – самый странный и загадочный университетский отшельник своего времени. Мало кто из английских поэтов оставил так мало стихов, как Грей. Тем не менее эти несколько стихотворений цитируют чаще, чем строки любого другого английского лирика xviii столетия. Кладбищенская элегия Грея, совершенная по звучанию и форме, соединяет в себе классические стилевые элементы с новым ощущением природы и выражением чувств эпохи романтизма, предвестником которой и считается Грей.

В георгианском Кембридже для искушенной в пьянстве, тщеславной и завистливой ученой клики колледжа Грей был аутсайдером, чью писательскую сдержанность, по мнению Лесли Стивена, уколы коллег только усиливали, «как если бы певчая птица собралась высиживать птенцов в осином гнезде». К его немногочисленным друзьям в колледже принадлежал Горацио Уолпол, а к соперникам – эксцентричный Кристофер Смарт, который однажды заметил: «Грей ходит, словно наложил в штаны, и выглядит так, будто нюхает это». Однако лирик Кристофер Смарт заслуживает больше, чем просто упоминания в связи с Греем. Он писал стихи редкой, трепещущей, надломленной интенсивности, напоминающие стихи Горация, и псалмы; их пульсирующий ритм и религиозный экстаз взрывал традицию, которой придерживался Грей, сдержанный как в жизни, так и в творчестве. Смарт, поэт и религиозный фанатик, провел много времени в сумасшедшем доме и закончил свои дни в долговой тюрьме.

В пасмурный октябрьский день 1787 года некий первокурсник гордо въехал в свою новую квартиру в Сент-Джонс-колледже. Он, говоря его же словами, «селянин с севера», спустился с холмов Озер ного края на самую плоскую из равнин и нашел себе «уединенный уголок», укромный закуток над кухней в первом внутреннем дворе. Его «невзрачная келья» сегодня перестроена в конференц-зал и называется залом Вордсворта. В 1791 году, когда Вордсворт покинул Кембридж, к учебе в Джизус-колледже приступил Сэмюэль Тейлор Кольридж. Они встретились лишь четыре года спустя, подружились и стали вместе создавать историю английской литературы.

Эти Диоскуры английского романтизма, давно канонизированные авторы лирических баллад, в учебе показали себя не лучшим образом. Кольридж ушел из университета раньше срока, даже без экзаменов; Вордсворт закончил учебу «без отличия» (в то время как его младший брат Кристофер стал ректором Три нити-колледжа). Обоих стеснял распорядок жизни колледжа. Посещение часовни было обязательным два раза в день, а за каждое отсутствие на церковной службе назначался двухпенсовый штраф, что позволило Кольриджу заметить: «Я был необыкновенно религиозен по экономическим соображениям».

Кембридж не повредил английским романтикам. Часовня Кингз-колледжа и собственный портрет вдохновили Вордсворта на сонеты, хотя едва ли лучшие в его творчестве. Единственное же официальное стихотворение, которое он написал, будучи поэтом-лауреатом – ода на вступление в должность канцлера университета принца Альберта в 1847 году, – оказалось весьма слабым, а три года спустя Вордсворт умер. Но гениальная панорама Кембриджа разворачивается в «Прелюдии», насыщенной яркими впечатлениями, ожиданиями, страхами, разочарованиями, которые Вордсворт разделил с целыми поколениями студентов: «Я был Мечтатель, а они – мечта». Этот отрывок в его поэтическом произведении, шестой книге, носит прекрасное название «Кембридж и Альпы». На самом деле, именно горы, а не книги, открыли автору глаза на возвышенную природу воображения. «Прелюдия», ключевое произведение английского романтизма, посвящено Кольриджу, который наделал в Кембридже больше шума, чем тихий Вордсворт.

Воодушевленный французской революцией, Кольридж весной 1793 года присоединился к протестующим студентам, выжегшим на священной лужайке колледжа слова пламенного лозунга «Свобода и равенство». Кольридж со своими друзьями пугал консервативный истеблишмент одной своей якобинской внешностью: длинные локоны и полосатые панталоны вместо коротких шелковых штанов и напудренных париков. Если еще в первый год своей учебы в колледже он получил золотую медаль за греческую оду о работорговле, то теперь он вместе со своим оксфордским другом Робертом Саути опубликовал стихотворную драму о Робеспьере.

Однако это взволновало университетские власти гораздо меньше, чем дезертирство Кольриджа из храма науки в драгунский полк, куда он записался под псевдонимом Сайлас Томкин Комбербах, скрываясь от кембриджских кредиторов. После возвращения университет назначил ему наказание в виде месяца ареста и перевода девяноста страниц с греческого. Не удивительно, что Кольридж с Саути хотели эмигрировать в Америку, чтобы основать там идеальную коммуну пантисократов. Этим планам не суждено было сбыться, что стало удачей для английской литературы.

Героем университетского фольклора стал и лорд Байрон, самый юный в кембриджском трио романтиков. В отличие от Кольриджа и Вордсворта, получавших стипендию как студенты из бедных семей, Байрон пользовался всеми привилегиями студентов-аристократов. Он трапезничал в вышитой золотом мантии за столом донов Тринити-колледжа, держал карету с четверкой лошадей, ливрейных лакеев и, поскольку собаки в колледже были запрещены, имел ручного медведя по кличке Брюн. Юный лорд водил его на цепочке гулять и на вопрос, что собирается с ним делать, отвечал: «Он будет профессором». Своему тьютору он сообщил, что у него нет ни пристрастия к математике, ни намерения «блуждать в лабиринтах метафизики». Нет никаких сомнений, что именно лорд Байрон установил планку эксцентричности для целых поколений студентов.

Кембридж отличался «бесконечным водоворотом развлечений», как писал Байрон в 1807 году: «Какая жалкая участь: только и делать, что заводить любовниц, врагов и сочинять стихи!» У читателя его писем складывается впечатление, что в Кембридже он научился прежде всего боксу и фехтованию, а занимался в основном азартными играми, охотой, плаванием и теми утехами, которые наградили его гонореей. Но все же Байрон не был столь праздным, как можно вынести из названия его сборника стихов «Часы досуга». За маской аристократической небрежности прячется честолюбивый студент, который переводит Вергилия и Анакреонта, пишет роман и в восемнадцать лет издает первый стихотворный сборник – «Стихи на случай» (1806). В ранней лирике Байрон подражает Александру Поупу и анакреонтикам, пишет традиционные фривольные стихи, в которых, однако, уже сквозит та мелодичная мировая скорбь, которая станет фирменным знаком байроновской поэзии. Когда он несколько лет спустя, в 1814 году, снова приедет в Кембридж, его будут чествовать в Сенате бурными овациями. Он вернется известным на всю Европу автором «Паломничества Чайльд Гарольда», стихотворного эпоса о романтическом герое и его страстях, гениально переведенного на немецкий язык Генрихом Гейне. Именно эту книгу Байрон держит в мраморной руке, стоя на цоколе в библиотеке Тринити-колледжа.